Свадебный подарок, или На черный день - Страница 11

Но город он себе не вернул. Наоборот. За одну страшную ночь окончательно потерял его. А ведь по сравнению с тем, что творится теперь, в ту ночь ничего особенно страшного не происходило. Просто на улицах было очень многолюдно, словно никто в городе не спал. Куда-то спешили возбужденные юнцы с факелами, и строем, и небольшими группками. Что-то выкрикивали. Где-то звонили в колокола. Но самое удивительное, что бурную радость проявляли и степенные немолодые бюргеры в котелках и с тросточками. Забыв свою обычную чопорность, они поздравляли друг друга, даже обнимались. Наконец в Германии будет настоящий канцлер! Теперь их дела пойдут отлично! Превосходно!

Правда, какой-то стоявший рядом человек в пенсне, из тех, кто, как и он, молча наблюдал этот необычный взрыв ликования, сердито бросил: «Маскарад! Хорошо организованный маскарад!» Сосед ему возразил: «К сожалению, ошибаетесь. Это результат нашей политической недальновидности и внутренних раздоров, начало трагедии». На него стали оглядываться, он умолк и почти сразу ретировался. Сам он, Зив, хотел его догнать, сказать: «Вы правы». Но остался. Что толку? Какая польза от правильного диагноза, поставленного слишком поздно…

А назавтра, да, сразу назавтра он сказал профессору Фанзену, что не сможет пользоваться его гостеприимством так долго, как предполагал. Что искренне об этом сожалеет, так как работал в его превосходной клинике с большим удовольствием и несомненной пользой. Однако некоторые обстоятельства…

Профессор явно поспешил избавить его от необходимости объяснять эти обстоятельства, стал уверять, что тоже об этом искренне сожалеет и ни в коем случае не осмеливается влиять на его решение. Но все же позволит себе спросить, не слишком ли оно импульсивно? Было бы благоразумнее подвергнуть его хотя бы краткой проверке временем.

Пришлось согласиться. Правда, только чтобы не обидеть искренне расположенного к нему профессора. И все же Аннушке написал, что, возможно, скоро вернется домой.

А после пожара рейхстага и потрясшей всех «недели пробудившегося народа», когда штурмовики убивали людей прямо на улицах, — тогда это еще казалось невероятным, — врывались в дома и безо всяких объяснений арестовывали, решение уехать больше не надо было проверять временем. Прощаясь, профессор Фанзен вздохнул:

— Возможно, и мне надо было бы последовать вашему примеру. Но покинуть родину труднее, чем временный причал. Да и, может быть, этот шторм ненадолго… (В молодости Фанзен, чтобы заработать денег на учебу, плавал матросом и любил употреблять слова или сравнения из морского обихода.)

Вернувшись домой, он только нескольким близким друзьям рассказал о том, что видел. Но они не то чтобы не поверили, а не разделили его опасений. Мало ли где что творится… Они, кажется, даже подозревали, что он немного преувеличивает, — у страха, как известно, глаза велики.

Его же самого зародившаяся там тревога не отпускала. Внешне он жил как прежде. Ходил в больницу, возвращался домой. Помогал Виктору, тогда еще студенту, разбираться в премудростях латыни. Подтрунивал над Аннушкой, что она слишком рано стала готовить приданое для Ноймы, может быть, будущему зятю такая вышивка на пододеяльнике не понравится. Гордился Бориной тягой к самостоятельности. Но втайне и сокрушался — самый младший, а наверно, первым покинет родительский дом.

Да, внешне жизнь еще шла своим чередом. Все же целыми вечерами просиживал он у радиоприемника. Слушал Берлин. Двигался по шкале от одной столицы мира к другой. Ловил каждое слово о Германии. Но то, что узнавал, только усиливало беспокойство. Гитлер за одну ночь расправился со своими недавними сообщниками. Это еще можно было объяснить примерами из истории. Но после «хрустальной ночи» — погромов одновременно по всей Германии — было уже не до аналогий… А когда этот крикливый ефрейтор захватил Австрию, потом Чехословакию, когда забрал у Литвы Клайпеду, не надо было быть пророком, чтобы понять — он пойдет дальше. Значит — война!

Вдруг Зив вздрогнул — идут! За ним! Но сразу опомнился, — наверно, Виктор. Быстро, без скрипа, открыл дверь. Слава богу, пришли. Он бросился снимать с сына рюкзак. Осторожно положил его на полку. Стал развязывать. Почему узел так туго затянут? Нет, узел ни при чем — руки дрожат…

Яник спит. Лежит скрючившись, как в утробе матери. Инстинкт… Они его осторожно вынули. Стали легонько массировать и расправлять ножки. Ничего, что еще не проснулся. Пусть поспит.

Зив шепнул Виктору, чтобы он тоже лег, на соседнюю полку. Сам он посидит возле Яника, пока ребенок не проснется. Чтобы не испугался. А еще лучше ляжет рядом, Янику будет теплее…

IV

Алина хотела дойти с Виктором до самого шлагбаума перед воротами. Но он показал, чтобы дальше не шла, — там уже строилась колонна, с которой он выйдет.

Она притаилась в тени дома. Аннушка с Ноймой стояли на той стороне улочки, — никто не должен догадаться, что Виктора провожают. Могут заподозрить, что он не на работу выходит.

Виктор встал в строй. Но Алина смотрела только на рюкзак… Вдруг ей показалось, что кто-то задел его. Нет. Это Виктор сам повернулся. Почему он встал не в середину ряда? Ведь договорились, что обязательно в середину. И немножко боком, чтобы рюкзак так не бросался в глаза. А еще эта палка. Сунул ее для маскировки — пусть думают, что в рюкзаке инструменты, но палка только привлекает внимание. О Господи, как не вовремя взошла луна!

Почему их не выпускают? Ведь колонна уже построилась. И полицейские о чем-то шепчутся. Один идет… к Виктору? Нет, прошел мимо… открывают ворота… Наконец!