Свадебный подарок, или На черный день - Страница 43

Даня в гетто. Больше ему негде быть. «Что будет со всем еврейским народом, то будет еще с одним сыном еврейского народа». Даня не любит это старое изречение, считает, что его придумали пассивные люди, которые полагаются на волю судьбы. А выходит, нельзя не разделить судьбы своего народа.

Она тоже вернется в гетто. Они там будут вместе, вдвоем. Главное, чтобы Яник и дети спаслись. Правда, и сами могли бы еще пожить. Подержать на руках Нойминого ребенка, женить Бореньку.

Нет, не доживет уже она до такой радости. В гетто не доживет.

Но даже туда ее теперь, днем, не впустят. Как она объяснит — почему одна, в такое время, без звезд. Да и объяснять не придется, сразу схватят.

Надо вернуться вечером, в темноте, вместе со всеми. Но куда себя спрятать до вечера? Чердаки и подвалы заперты. Это гебитскомиссар еще давно приказал. А в тот, «свой» подвал при свете забираться нельзя. Ходить по улицам тоже нельзя.

А если завернуть в какой-нибудь двор? Постоять на лестнице черного хода и выйти. Потом зайти в другой. Тоже постоять. Может, найдется какой-нибудь закуток или темная каморка под лестницей, где дворники держат свои лопаты и скребки. Посидит там, пока не стемнеет. И вернется в гетто. Даня там. Конечно, там. Некуда ему больше деться.

И он ее поймет. Он ее всегда понимает. Еще успокаивать будет. Что Боренька, скорей всего, пошел к какому-нибудь другому товарищу, у него же их много. Что ничего плохого оттого, что она пошла к родителям Винцента, не случилось. Наоборот, она там хоть отогрелась немного. А главное, хорошо, что этот новый хозяин аптеки дал им обоим уйти.

Конечно, хорошо.

Если бы Сонгайлы их спрятали… Но он сразу сказал, чтобы она осталась только до утра. Да и двоим в такое укрытие не втиснуться. Непонятно, как Винцент умещался. И боятся они очень. Оказывается, Сонгайла всю ночь просидел в передней у самой двери, — чтобы, если придут немцы, услышать, когда они еще будут подниматься по лестнице. Тогда она должна была бы быстро через черный ход уйти.

Нет, Сонгайлы их не спрячут…

Вдруг она увидела идущего навстречу немца и быстро свернула в подворотню.

XVI

Мадам Ревекка остолбенело смотрела на закрывшуюся дверь. Старый доктор Зив тоже ушел. Обещал, что выйдет завтра, а сам вдруг заторопился. Она даже не успела ничего понять — отчего он слез со своей полки, почему так поспешно объяснил, где их спасительница оставляет еду, пожелал ей тоже найти хороших людей. Даже когда он пошел к двери, она еще не совсем поняла.

Зато теперь понимает. Но от такого понимания можно тронуться умом. Они ее бросили! Оставили одну в этом — ей вдруг показалось, что потолок стал ниже и тени от полок чернее, — в этом могильном склепе.

«Желаю вам тоже найти хороших людей». А где они, эти хорошие люди, если даже свои, евреи, так поступают. Замерзай, Ревекка, подыхай с голоду, никто и знать не будет, где гниют твои бедные косточки.

Нет, господин доктор! Ревекка так просто не сдастся! Она слезла с полки, пошла к двери. Но вдруг — уже осталось только протянуть руку — остановилась. Куда идти? Доктора она уже не догонит. Да и в какую сторону он пошел? А без него ей некуда идти. И не к кому. Это раньше, когда они с Борухом всем нужны были — тому дай товар в долг, за того поручись, третьего из беды выручай, — у них было много знакомых. Но теперь… Кто сам в гетто, тот не только ей — себе-то помочь не может, а такие, как ее бывший сосед Петровский, когда немцы пришли, и здороваться перестал. Или налоговый инспектор Малькевич, пусть у него будет столько горя, сколько раз она его выручала, когда он пропивал казенные деньги, теперь стал у них какой-то шишкой. Сам и выдаст ее немцам.

Хорошо доктору, что у него оказались такие приличные знакомые. А ей идти некуда.

Вдруг что-то скрипнуло. За дверью. Еще раз! Там кто-то есть. Сейчас он толкнет дверь…

Спрятаться негде. И как только она шевельнется, тот, который там стоит, услышит.

Дверь еще закрыта. Закрыта. И веревка, что вместо ручки, висит неподвижно.

Неужели он ждет, чтобы она вышла?

Опять скрипнуло! Но это… это же… — от волнения она забыла, что так скрипит. Это железо! За окошком ведь тоже в ветреную ночь скрипит. Только иначе, потому что там жесть.

Но двинуться с места все равно страшно.

Не надо пугаться. Там и раньше скрипело, при Зивах. А она не слышала, потому что не подходила так близко к двери.

Видно, скрипят прутья, которые торчат из остатка лестницы, нависшего над входом. Там, кажется, четыре ступеньки висят. Да, доктор говорил, что четыре.

Но если… Ее опять охватил страх. Если они так скрипят, значит, раскачиваются. Конечно, как же всего несколько прутьев могут удержать целый кусок каменной лестницы? Раньше потому-то и не слышно было скрипа, что еще, наверно, не качались.

Опять! Этот остаток лестницы может сорваться. Он завалит дверь, и все! Похоронит ее тут заживо.

Она рванула дверь. Скорей! Подальше от этой висячей смерти.

Лаз, оказывается, совсем короткий. Уже можно выпрямиться. Но тогда ее увидят. Двор и соседний дом очень близко.

Она смотрела на окна. Слава богу, они затемнены. Значит, не видит ее никто. И доктор говорил, что место, где тайник, из окон не видно.

Она ступала очень осторожно, чтобы, боже сохрани, не скрипнул под ногами снег. Засунула в тайник руку. Пусто. Шарь не шарь, если эта женщина ничего не положила, то ничего и нет.

Доктор где-то картофельную шелуху находил. Кажется, недалеко от тайника, сразу за выступом.

Не надо думать о том, что вот до чего дошла — подбирает чужие объедки. Нельзя об этом думать. Доктор ведь тоже подбирал, а какой интеллигентный человек.